В порохе у нас недостатка не было

Со стекол смывают наклеенные когда-то бумажные полоски, предохранявшие стекла, чтобы они не рассыпались от ударной волны во время бомбежек, а поселок бомбили во время войны. Около дома был выкопан окоп, куда, очевидно, прятались жильцы во время налетов. Теперь этот окоп стал нашим постоянным местом игры в войну.
Бомбили, конечно, в первую очередь электростанцию. Во время таких налетов персонал убегал в здание плотины и прятался там в самых нижних ее помещениях. Однажды отец попал на смене под такой налет и не успел убежать. Тогда они с напарником встали в проемах дверей помещения пульта управления, где застала их бомбежка, и стали пережидать.
Бомба попала прямо в центр здания и этого помещения, пробила перекрытие и взорвалась внизу в помещении аккумуляторной батареи, а мужчин выкинуло ударной волной в противоположные, примыкавшие к пульту комнаты. Здание пульта окутал дым взрыва и облако газа от разлитой кислоты, смешанной со штукатуркой. Друзья отца уже приготовились к самому худшему. Но все обошлось. Управление генераторами перенесли на нижние отметки здания, и ГЭС осталась целой и работоспособной до конца войны.
Дня победы, собственно всеобщего ликования, я не помню. Но в нашем доме появился молодой солдат, он жил на первом этаже, ходил в том, в чем пришел с фронта: сапоги, галифе, гимнастерка, пилотка, на груди медали. Мы смотрели на него, как завороженные, и дружно играли в войну. При этом никто не хотел быть фашистом, и все хотели быть победителями. Мы вооружались деревянными наганами, а если к деревянной ручке приделать медную трубку, один конец ее сплющить, вблизи сплющенного конца проделать дырочку, то получалась отменная поджига. Трубку можно было набить серой от спичек или порохом, к дырочке поднести горящую спичку и тогда поджига вполне внушительно стреляла.
С порохом у нас проблем не было. Мы уже достаточно подросли и вполне самостоятельно вели боевую жизнь. По дороге на Шонгуй, куда мы ходили за грибами или на рыбалку, было полно воронок от бомб а в них снарядов от крупнокалиберных самолетных пулеметов, ружейных патронов, были вещи и пострашнее, которые иногда уносили жизни наших сверстников: мины, снаряды, бомбы, фосфорные шарики, наверное, от зажигательных бомб.
С этими шариками было прекрасное развлечение. Хранить их надо было в консервной банке с керосином, потом подойти к воде, быстро достать шарик, размахнуться и ударить его о камень с таким расчетом, чтобы он, взлетев в воздух, опустился бы в воду. Тогда он от удара о камень загорался красивым искрящимся пламенем, шипя и сгорая, описывал в воздухе дугу и догорал уже в воде. Класс!
Можно было набрать патронов, распатронить их, т.е. отделить пули от гильз, ссыпать порох горкой, навтыкать в эту горку целых патронов пулями в землю или торчком, от горки проделать пороховую дорожку, поджечь ее и дуть за камни, пока горит этот импровизированный бикфордов шнур. Патроны рвались, рваные гильзы летели в небо, пули свистели, улетая вверх, особенно здорово, если попадались трассирующие пули. Тогда они оставляли за собой красивый красный или зеленый след, это уже было истинное наслаждение. День был прожит не зря.
Кончилось это увлечение тем, что склад патронов был обнаружен отцом у нас на балконе. Довольно приличная кошелка набралась. Я, конечно, тут же все свалил на брата: это он, мол, все затеял, а с меня взял честное Ленинское, честное Сталинское, что я не скажу никому. Мне это казалось железным доказательством невиновности, но отец рассудил по-своему и выдрал ремнем нас обоих, а патроны отнес и утопил в Туломе.
По попе ремнем доставалось достаточно часто.

Была послевоенная карточная система и отец по карточкам, а возможно это был его служебный паек, иногда получал конфеты - подушечки. В маленькой комнате стояла бабулина швейная машинка Зингер, складывающаяся как стол. Приходил Сашка Подлубный, дружок по школе, отец которого работал вместе с моим отцом. Я доставал эти подушечки, с Сашкой мы усаживались на швейную машинку, лопали их, но вскоре Сашка, как сеятель, начинал разбрасывать их по полу, после его ухода я собирал подушечки с пола опять в большую консервную банку из-под американской тушенки, и убирал конфеты на место.
Но приходил отец, находил на полу следы преступления и снимал ремень. Я заранее начинал вопить, пытаясь смягчить наказание, но оно следовало неотвратимо. Через неделю приходил опять Сашка, и все повторялось: подушечки летели на пол, отец драл меня широким офицерским ремнем, висящим на ручке двери, на котором в “мирное время” правил свою опасную бритву. Мимо этого орудия инквизиции я проходил, как кролик мимо удава.
А еще можно было набрать трассирующих пуль, вытащив их из патронов, и принести в школу. Мы легко отличали трассирующие пули от других по цвету их головок. Потом выйти во время перемены в школьный двор, расковырять пулю с обратной стороны, поджечь и подбросить в воздух. Она летела красивым фейерверком, падала на землю и продолжала догорать, вращаясь и брызгая цветными искрами. Дело приняло такие масштабы, что наша директриса постановила устраивать досмотр всех мальчишек при входе в школу. Ежедневный шмон, я думаю, спас школу от крупных неприятностей.
Как я уже говорил, в нашем доме на втором этаже жили командиры летной дивизии. Сперва это был генерал Китаев. Когда он выходил на улицу в своем парадном мундире, мы смотрели на него, как на бога. Высокий, в белом мундире, на груди ордена, а на парадном поясе - кортик! Мы были уверены, что ножны его были позолоченными. Глаз не оторвать. И возил генерала шофер на трофейном “Опеле - Адмирале”, такого же белого цвета, как генеральский парадный мундир.
Иногда генеральский шофер, молодой парень, сажал нас - детвору - в машину, но это уже была другая машина, а не парадный “Опель”, и возил нас по поселку. В одну из таких поездок, когда водитель куда-то отошел, среди нас возник спор:
- Пуля это стекло не пробьет!
- Нет пробьет!
- Спорим?
- Спорим!
Эрик выходит из машины, берет небольшой камень и кидает его в лобовое стекло, даже не очень сильно. По стеклу ползет длинная трещина, а мы смываемся с места преступления.
На этом история не кончается. Мы любили ходить на аэродром, смотреть на самолеты, украшенные по борту звездами по числу сбитых фашистов, разрисованные змеями и драконами по фюзеляжу. Мы знали все марки самолетов, солдаты не обращали на нас внимания. Не перестали мы ходить и после того происшествия с генеральским стеклом. И вот в одно из очередных посещений аэродрома меня хватает за шкирку водитель:
- Так это твой брат разбил мне стекло?! Ну, раз попался ты, то ты мне сейчас и ответишь!
Что было со мной, передать трудно. Но и солдат понял, что если я сейчас не умру, то считай, что ему повезло.
- Ладно, не трусь, я пошутил.
Пожалуй, последней нашей проделкой была вооруженная поездка в Закарпатье. Эрик заготовил приличное количество пороха, завернул в пакет и сунул его во внутренний карман пиджака. Мама уже в вагоне, перевешивая его с вешалки на вешалку, заподозрила неладное в потяжелевшем пиджаке, обнаружила этот пакет, пришла в ужас, и ссыпала его содержимое в вагонный туалет.